Писать про Нью-Йорк также сложно, как писать любовное письмо. Ты долго подбираешь слова, чтобы глубже и полнее описать обуревающие чувства, но всех слов кажется недостаточно. Любовь к этому мега-городу захватывает тебя с вечно-спешащих улиц, бьет в нос спертым запахом подземки, растягивает мышцы после утренней пробежки по центральному парку, ты проглатываешь ее с каждым кусочком обжигающего рот сока дим-сума в Чайнатауне, она создает притяжение и связи между тобой и каждым предметом в музее, каждой джазовой нотой, каждым увиденным проявлением разности.
Нью-Йорк разный как мелко-покрошенный салат. Даже проехав раз в метро услышите десятки вариантов оттенков акцентов, вроде бы знакомые английские слова, вплетенные в незнакомые наречия, языки, о существовании которых вы только догадывались. Остановись, заговори с первым встречным, и у каждого прохожего будет своя новейшая история о Нью-Йорке, которому они принадлежат также, как и город составлен из динамичной мозаики судеб, историй, любимых дел, поздних часов на работе, ленивых солнечных бранчей, редких хобби, отсутствия удивления, потребностью яркого самовыражения, ведь иначе, станешь не узором, а фоном, и тогда твоя участь уныла.
Структура города тоже напоминает выцветающий пэчворк одеяла: с яркого, пестрящего детального нижнего Манхэттана с вибрирующими улочками Сохо, где каждый кусочек соткан из отрезков винтажных джинсов, кожи, пушистых вставок бабушкиной кофты, небрежно накинутой на модный сарафан, и ставшей еще более модной, и приобретающего все более гомогенный, рафинированный, седоватый стиль с лакированными туфлями, кашемировыми кардиганами, дневными абонементами в филармонию, просторными авеню, консьержами в униформе, «старыми деньгами». К нижнему краю этого одеяла пришит Бруклин, со своей микро-флорой неспешной и более дешевой версии спального района.
Все, что происходит в Нью-Йорке, происходит в режиме реального времени. Нет прошлого и будущего, есть сейчас. И если ты не испытываешь этого сейчас, то неважно, происходило ли это вообще, и может быть, есть всегда шанс, что «это» еще произойдет. Это же Америка, в конце концов, а география определяет. Средний возраст жизни человека, чтобы начать считать себя городским — 7-8 лет, после этого времени ты становишься завсегдатаем в частных клубах, в ресторанах тебе оставляют места, ты с закрытыми глазами можешь пройти из Челси к Сохо, знаешь где продается «та самая» кукуруза, и знаешь всех людей максимум через 2 колена. И ты с желанием и интересом встречаешься с новыми людьми, ты питаешься от них историями, и, как ни странно, помогаешь. Ты — человек. Ведь когда-то точно также помогали тебе. А может быть, ты хочешь стать частью истории другого человека, вплестись в узор.
Нью-Йоркец осведомлен, начитан достаточно, чтобы быть осведомленным, он много путешествует, чтобы быть осведомленным о мире в целом, смотрит на него через цветные линзы, а значит, любопытен, открыт к разности, всячески поощряет ее. Он постоянно занят, но в большинство времен уходит на поддержание связей, которые на 100% определяют твой социальный вес и капитал. Кажется поговорка про 100 рублей и 100 друзей родилась в этом городе, а если нет, то иммигрировала и прижилась.
Эклектика мира, квинтэссенция урбанизма, современнейшая история человечества и человеческого. "Нью-Йорк дал мне новую жизнь", - говорит мой однокурсник по бизнес-школе, который переехал сюда из Франции. Заманчиво правда?
